Алтарь “Семь страстей Марии” когда-то образовывал одно целое и принадлежали церкви в Виттенберге. В годы иконоборчества их из церкви выбросили, но, к счастью, не уничтожили. Они попали в мастерскую Луки Кранаха Старшего. Доски были отделены одна от другой. Кранах велел сделать копии с картин.
По их числу видно, что первоначально картин было больше. Целое, вероятно, можно было бы назвать “Семь радостей и семь страстей Марии”. Жизнь матери, показанная как радости и муки, отражающие жизнь ее детища,- какой человечный и какой общепонятный замысел!
Сохранилось семь досок цикла, который называют “Семь страстей Марии”. Работа началась, скорее всего, с “Оплакивания”. В нем всего ощутимее близость к старому искусству.
Это особенно заметно в композиционном построении, где размер изображения соответствовал замыслу, роли изображенного, а не настоящему соотношению частей.
Христос несоразмерно мал рядом с теми, кто оплакивает его. Но поза богоматери, осторожное движение, которым она поднимает руку Христа, пробуя, теплится ли еще в ее сыне жизнь, облик старой женщины, сломленной отчаянием,- это уже Дюрер самостоятельный!
На картине “Христос на кресте” – Христос такой же маленький, распятый. Его тело напоминает резную деревянную скульптуру. Но крест повернут так, что сын оказался прямо напротив матери. Ее взор устремлен в уже закатывающиеся глаза сына.
Встреча их взглядов пронизывает картину. Она обладает великой трагической силой.
Мы ничего не знаем о первых помощниках Дюрера. Имена тех, кто у него учился и работал в его мастерской, известны с более позднего времени. Но то, что “Страсти Марии” художник выполнял с помощниками, сомнений не вызывает.
Исследователи до сих пор окончательно не согласились, что на этих досках принадлежит руке Дюрера, что написано подмастерьями. Но весь план огромного, сложного целого обдумал он.
“Пригвождение к кресту” – самая сложная и самая смелая в цикле. Из глубины картины до ее нижнего края простирается огромный тяжелый крест, сколоченный из толстых брусьев. Он лежит, подавляя своей тяжестью землю, безжалостно сминая кустики и траву. Крест написан с необычайной тщательностью: на струганной поверхности брусьев видны волокна, на торце – срез годовых колец дерева.
Эта подробность придает ужасающую достоверность тому, что происходит.
На кресте брошенный навзничь Христос. Он мучительно запрокинул голову в терновом венце. Лицо его мертвенно – бледно. Нимб кажется шапкой, упершейся в землю.
Худому телу, вытянутому вдоль креста, не хватило места на картине: пальцы одной руки и обеих ног уходят за ее края. Лежащее тело с раскинутыми руками занимает большую часть видимого пространства – полмира.
Между распинаемым и зрителями – другая фигура. Согнутая, она тем не менее выглядит огромной. Это плотник.
Не глядя на приговоренного, он невозмутимо сверлит буравом отверстие в кресте.
Плотник одет так, как наряжались богатые немецкие ремесленники по праздникам. На нем щегольская шапка с кистями, тонкая рубашка с буфами, обтягивающее трико, нарядные туфли. У него молодое красивое лицо, сосредоточенное на том важном деле, которое ему приказали сделать.
Движения сверлящих рук переданы предельно точно. Около распинаемого стоит на коленях второй плотник, одетый попроще,- это подмастерье. Он только что пробил долотом ладонь Христа, опустил молоток и внимательно смотрит на тело истязуемого.
Страшный взгляд! Он любопытствует, какой судорогой отзовется в беззащитном теле удар молотка по долоту, пробивающему руку.
Это тот самый персонаж, который действует и на картине “Несение креста”. Там он усердно хлещет Христа веревкой. А в изножье креста долотом орудует человек в щегольском камзоле, в берете со страусовым пером, с холеной бородкой и коротким мечом на поясе. Ремесленники так не одевались.
Это дворянин. В “Несении креста” он рванул веревку, заставляя упавшего Христа встать.
На картине Дюрера палачи не профессиональные, а добровольные. От этого они еще страшнее. Вглядевшись в их серьезные лица, в истовость и старание, с которым они делают свое злодейское дело, невольно думаешь: Дюрер сквозь века провидел таких же исполнительных и старательных, таких же добровольных палачей XX века, которые будут отвечать на вопрос – понимают ли они, что творили: “Мы выполняли приказ”.
Дюрер нарядил мучителей Христа в одежды своих соплеменников и современников. И тем сказал: Голгофа – это не где-то и когда-то. Это и здесь и сейчас.
Голгофа всюду, где гонят и мучают беззащитных людей, где на них взваливают тяжкие кресты страданий, где их распинают; Голгофа всюду, где есть люди, согласные сколачивать эти кресты, взваливать их па чужие плечи, пробивать гвоздями чужие руки и ноги, мучить и распинать отданных в их власть.
В картинах этого цикла звучат не только сострадание, боль, жалость. В них ощутимо дуновение гневного времени, которое грядет и грозно призовет к ответу тех, кто наряжался па казнь, как на праздник. В этих картинах явственно слышится язык будущих протестантских проповедей.
Ученики молодого Дюрера проходили не только профессиональную, но и нравственную школу…
(1 votes, average: 5.00 out of 5)