Высокий крутой берег реки, над которым с размашистым гулом шумит взволнованная порывами ветра листва, летящие по реке далеко внизу лодки под белыми парусами, безграничный простор заречья и облака в высокой синеве ветреного неба,- все в этой гулкой, насыщенной движением картине проникнуто чувством любви к родной природе и восторгом перед ее мятущимся “непокоем”.
И надо ли удивляться тому, что появление этой картины в предреволюционном 1904 году, когда в воздухе уже явственно ощущалось приближение грозовых раскатов общественной бури, было воспринято современниками, теми, кто ждал свежего ветра революции, как знаменательный поэтический символ, как некое образное предвосхищение грядущего социального обновления? Полная бурной динамики, картина Рылова вызвала неожиданный для художника общественный отклик, и его чудесный, насыщенный зеленым шумом пейзаж привлек к себе сердца зрителей не только своими высокими эстетическими достоинствами, но и той социальной патетикой, которую в нем ощутила передовая предреволюционная Россия.
Картина сразу же получила широкую известность, и имя автора навсегда вошло в историю русской живописи. Скромно задуманный пейзаж с березами, навеянный шумом листвы, трепещущей под порывами ветра, прозвучал в истории русского пейзажного искусства ярким мажорным аккордом. Художник создал произведение, в котором не только проявил свой чарующий талант живописца, но и наметил многие новые пути развития нашего послелевитановского пейзажа.
Прекрасную характеристику Рылова оставил нам его старший собрат по искусству Михаил Васильевич Нестеров, выдающийся русский художник.
В своей книге “Давние дни” он писал: “Годы с начала 900-х по самый год кончины были непрерывной цепью успехов Аркадия Александровича, его любованием разнообразнейшими красотами родной природы. Имя его становилось почетным, но ни в какой мере не кричащим, в русском искусстве. Талант креп, образы его делались более и более значительными, и он не будучи по своей природе тенденциозен, был содержателен.
Прелесть картин Рылова крылась в их внутренней и внешней красоте, в их “музыкальности”, в тихих, ласкающих, или стихийных, бурных переживаниях природы.
Его таинственные леса с шумами лесных их обитателей дышат, живут особой, чарующей жизнью. Его моря, реки, озера, небо ясное, сулящее на завтра “ведро”, или небо с несущимися куда-то облаками – беду сулит – все, все у Рылова в действии, все динамично – радость жизни сменяет ее драму. Темный бор полон тревоги, бурные берега Камы, быть может, кому-то несут гибель.
Осенний перелет птиц за далекие моря переживаем, как личную утрату ясных дней. Все у Рылова полно значения, и он нигде, ни в какой мере не равнодушен к смыслу, к совершающимся таинствам природы и ее обитателей. Он поет, славит и величает Родину-мать…
Рылов не просто “пейзажист”, он, как Васильев, как Левитан, глубокий задушевный поэт. Он родной нам, он дорог нам, ибо Рыловых природой отпускается очень, очень скупо…”
(2 votes, average: 3.00 out of 5)