Глиптотека Карлсберга, Копенгаген. “…Гоген снова взялся за кисти и карандаши. Не без труда. “В новом месте мне всегда нелегко пустить машину в ход”. И в самом деле, ему не хватало главного – понимания маорийцев, которые наблюдали за ним, более или менее сторонясь его, и отношения с которыми у Гогена налаживались очень медленно. Смущал его и залитый светом пейзаж с его резкими, кричащими красками.
Они “ослепляли” Гогена, он не решался перенести их в их подлинном виде на полотно.
Как-то раз одна из соседок отважилась зайти в хижину к Гогену, чтобы посмотреть на картины, приколотые к стенам – это были репродукции с картин Мане, итальянских примитивистов и японских художников, которые Гоген повесил рядом с фотографиями Метты и детей. Он воспользовался этим визитом, чтобы сделать набросок портрета таитянки. Но она поморщилась, сказала “айта!” и исчезла, однако вскоре возвратилась – она уходила, чтобы переодеться в нарядное платье и воткнуть в волосы цветок.
Женщина согласилась позировать художнику.
Наконец-то Гогену представился случай изучить маорийское лицо. Он писал таитянку с такой страстью, что сам признавался: писание такого портрета для него было равнозначно “физическому обладанию”. “Я вложил в этот портрет все, что мое сердце позволило увидеть глазам, и в особенности, наверное, то, чего одним глазам не увидеть”. Отныне Гогену будет легче работать. Написав этот портрет, он почувствовал себя маорийцем..”
(2 votes, average: 3.00 out of 5)