“Тоска меня мучит, музыкальная тоска по палитре, быть может. Где я найду моих женщин прекрасных? Чьи женские лица и руки жизнь дадут моим мечтам?” – спрашивал Борисов-Мусатов в одном из своих верлибров. Этот вопрос – из разряда риторических, то есть таких, на которые уже предполагается ответ.
Модели художника хорошо известны.
Поиски “Вечной женственности” – ключевая проблема символизма. Всю свою жизнь решал ее и Борисов-Мусатов, пытаясь “через” женское лицо дать интимный образ, символ красоты – не той внешней красоты, которая мучит и со временем проходит без следа, а красоты внутренней, одухотворенной.
В той или иной мере он нашел ее в лицах своей сестры, Е. Мусатовой, своей жены, Е. Александровой, своего близкого друга, Н. Станюкович. Их, если можно так выразиться, “сумма” и стала мусатовским идеалом. “Есть художники, – писал о Борисове-Мусатове М. Волошин, – которые всю свою жизнь влюблены в одно лицо. Их волнует не красота, т. е. не то, что всеми считается красотой, а особая некрасивость.
Этой некрасивости посвящают они все свое творчество, украшают ее всеми сокровищами своего таланта, опрозрачивают, возводят ее на престол и силой своей любви создают из “некрасивости” новую Красоту”. В истории русского символизма мы найдем множество подобных примеров.
Женские портреты Борисова-Мусатова – при всей их узнаваемости – очень условны; они преображают женское лицо, выявляют в нем отблески внутреннего немеркнущего света. В качестве примера таких работ воспроизводим “Девушку в желтой шали” , для которой позировала Е. Мусатова, и “Портрет Н. Ю. Станюкович”, 1903 .
(2 votes, average: 3.00 out of 5)